Александр Прозоров - Слово шамана [= Змеи крови]
— Беда идет. Погибель царству. Мрак ползет весь. Мир большой, мрак на Москву.
— Когда?! — вскочил со своей табуретки понявший все без перевода опричник. — Откуда? Где крамола зреет?
— То не зреет, — покачал головой саам, и взмахнул руками, словно сгребал в охапку сноп соломы. То идет. Мрак. Весь мрак сюда.
— Когда?
— Как помру, год пройдет. Год пройдет, боль придет. Страх придет.
— Я чего это ты вдруг помочь решил государю московскому? — скептически поинтересовался Росин.
— Новгород сам бил. Серебро брал, девок брал, тюлень брал. Москва Новгород побил, сам не бил. Девки дома, тюленя едим. Зуб купцам даем.
— Понятно. История угнетения малой народности в двух словах, — развел руками Костя. — То есть, мотив для доброго дела в наличии имеется. За последние сотню лет московские цари крепко накрутили хвоста новгородской вольнице, заметно поумерив их аппетиты в разграблении соседей. Ну, а налог саамы платить согласны. Особенно, если их на растерзание северной демократии больше не отдадут. Я правильно понял?
Саам кивнул.
— Так скажи, самоед, — повернул колдуна к себе Толбузин. — Откуда беда придет? Когда ждать?
— Скоро помру, — вздохнул саам. — Как помру, год пройдет, беда придет. Сила кончится.
— Ты его понимаешь, Константин Алексеевич?
— Еще как, боярин Андрей, — разочарованно покачал головой Росин. — Есть такая мулька: решил один король колдуна казнить. Просто так, для баловства. Позвал он чародея к себе, и спрашивает: а скажи, когда ты помрешь? А сам думает: скажет, что потом, а я ему и отвечу — нет, сейчас помрешь. Скажет, что сейчас, а я ему — ну, так тому и быть. А чернокнижник тамошний возьми и заяви: а помру я за день до гибели вашего величества. Струхнул король, да и отпустил его обратно домой. Да еще и стражу приставил, чтобы беды какой случайно не случилось.
— Ну и что?
— А то, что этот самоед под ту же байку косит. Дескать, спустя год после его смерти на Русь беда страшная обрушится, силы зла со всего мира сюда придут и сотрут в порошок все, до последнего таракана. А значит, гостя нашего, получается, нужно беречь, холить и лелеять.
— Так и казнить его не за что, — мысль опричника вильнула неким странным зигзагом. — Не тать, на разбое не пойман, крамолу не злоумышлял. Может, в поруб посадить? Чародей, все-таки. А ну, не врет?
— Ну, прежде чем про судьбу Руси вещать, — повернул Костя лицо к внимательно слушавшему разговор сааму, — ты сперва на вопрос попроще ответь. Мальчик, скажи, или девочка у боярыни родится, что в кресле сидит. Только, чур, руками ее не тронь! Чарами своими определи…
Узкоглазый маг склонил голову набок, полуприкрыл глаза и принялся торопливо перебирать висящие на груди побрякушки: коготь, зуб, пучок шерсти; коготь, зуб, пучок шерсти. Потом резко вскинул подбородок.
— То мальчик-девочка не получишь, то молодой боярыня быть, — он решительно подошел к креслу и сдернул покрывало. Под ним обнаружился замотанный в убрус замужней женщины росинский холоп — голубоглазый Семен.
— Что это? — недоуменно вперился в него боярский сын.
— А ты как думаешь, боярин Андрей?
— Но ведь ты же говорил, Константин Алексеевич, что здесь сидит…
— Вот-вот, говорил, — согласился Росин. — Вопросы всякие задавал. И из сорока колдунов и знахарок, что с утра тут побывали, ни одна тварь не смогла понять, что под покрывалом вместо женщины парень сидит. Ясновидцы хреновы. Вот он, — Костя кивну на саама, — первый.
Опричник переваривал услышанное не меньше минуты. Потом прикрыл лицо руками и захохотал, свалившись обратно на табуретку:
— Ну… Ну, Константин Алексеевич… Ну, уморил… А эти-то, эти… Молодец красный… Девица ночной поры… Ну, Константин Алексеевич, порадовал… Ох, Господь, вседержитель наш, воистину нет силы, кроме тебя… — усилием воли подавив смех, хозяин выглянул в окно и громко позвал своего ярыгу. Тот торопливо прибежал в покои, и боярский сын Толбузин распорядился: — Всех, кто в трапезной сидит, на конюшню вывести, и каждому по десять плетей. И чтобы от души! Дабы год про лихоимство свое вспоминали. Вот этого колдуна под замок возьмите. Постель дайте мягкую, кормить хорошо и сытно, вина давать, меду. Коли попросит, баню стопите, девку допустите… Но глаз с него не спускать! А с тобой мы, Константин Алексеевич, давай отобедаем. Не могу более зла на тебя держать… Уморил…
* * *— Собирайся, боярин, в Кремль едем, — без стука войдя в отведенные Росину гостевые покои, сообщил боярский сын Толбузин.
— А что так? — зевнул растянувшийся на пуховике Костя.
На то, чтобы рассортировать московских чародеев на «зерна» и «плевела» ему понадобилось целых десять дней, и теперь он мечтал только о двух вещах — выспаться, и поехать домой, к жене, на теплые берега Осетра. Вопреки его стараниям, из почти трехсот претендентов на звание царского мага четверым удалось-таки просочиться через ловушки трех степеней сложности. Пятнадцать соискателей определили под накидкой холопа вместо женщины, пятеро — дубовый чурбак в соседней комнаты вместо обещанной «живой твари», четверо правильно ответили на вопрос, когда умрет последний помазанный на царствование царь. Ошибся, как ни странно, саам. Точнее, не ошибся, а кратко сообщил, что: «Помру я. Все равно».
Но Росин самоеда не прогнал — узкоглазый чем-то ему понравился, стал симпатичен. Одним больше, одним меньше — это ведь не триста дармоедов!
— Рассказал я государю про уловку твою, Константин Алексеевич, — хмыкнул в бороду опричник. — Смеялся Иван Васильевич долго, а потом велел посмотреть привезти, с самоедом вместе. Сбирайся.
На этот раз к дворцовым палатам их отвезла тяжелая карета — похоже, купленная где-то в Европе. Правда, хотя остановились они у парадного входа, но гостей опричник опять повел внутрь какими-то узкими дверьми и низкими коридорами. Однако в конце пути они оказались перед парадными дверьми, охраняемыми двумя рындами, одетыми в длинные белые кафтаны и перепоясанные золотыми цепями.
— Лекарь у государя, — увидев опричника, сообщил один из них, и неопределенно качнул короткой, украшенной позолотой и самоцветами секирой.
— Нам можно, — отмахнулся боярский сын и толкнул створки.
Царь, по-прежнему высокий и широкоплечий, но с потухшими глазами, сидел на троне с накинутой на плечи шубой, а рядом, на низкой лавочке, примостился лекарь, с непривычно бритым лицом и в странной короткой курточке — брасьере. Лекарь мягкими движениями втирал царю в запястье коричневую, дурно пахнущую мазь.
— А, Константин Алексеевич, — поморщился государь, подняв глаза на гостей. — Рад видеть. А это…
